Девушка в белом с огромной собакой - Страница 14

– Иди посмотри, – ответил Зуев. Шувалов, бормоча что-то о погоде и расстоянии до Москвы, вошел в здание вокзала и через несколько минут вернулся.

– Поезд завтра в 14.32, кассира нет. На вокзале ночевать опасно – милиция. – Зуев промолчал, а Шувалов продолжил: – Ну не на улице же нам ложиться. Пойдем поищем чего-нибудь. Может, есть гостиница или дом колхозника. Дьявольщина, люди приперлись из столицы нашей родины, и некуда приткнуться.

Они спустились по ступенькам на грязный чаплинский тротуар и двинулись вдоль железнодорожного пути. Пройдя метров триста, друзья нашли будку то ли стрелочника, а может, рельсового сторожа. В будке было так же холодно, как и снаружи, зато не дуло и не капало.

Вначале Шувалов завел разговор о возвращении в Москву. Он начал рассказывать, куда пойдет, что будет делать, но Зуев не поддержал разговор. Он сидел молча и смотрел в маленькое мутное оконце. Впервые за последнюю неделю он ощущал себя трезвым, и эта нечаянная трезвость как-то сразу навалилась на него всеми своими проблемами. На работе можно было соврать что-нибудь про больных родителей или незапланированное обрушение потолка в квартире. Дома придумать сногсшибательную историю с отъездом туда, не знаю куда, и частичной потерей памяти, а потом неделю симулировать амнезию. Не поверят ни там, ни там, но это не важно. А важным было то, что Зуеву не хотелось врать. Почему-то ничего не хотелось, и само возвращение домой уже не казалось таким необходимым. Там в Москве, Зуева не ожидало ничего нового, как, впрочем, и здесь, в Чаплине. Как, наверное, и на островах Фиджи или на Луне. Все казалось каким-то старым и потрепанным. Погода ли повлияла так за Зуева или обстановка, но он вдруг с ужасом понял, что ему не интересно, а значит, не хочется жить. Что все происходящее на Земле он уже пережил, что было – знает, что будет – прозревает, и нет у него ни малейшего желания дожидаться завтрашнего дня, а завтра – послезавтрашнего. А Шувалов как будто почувствовал настроение друга и тоже замолчал. Он, собственно, и начал разговор, чтобы избежать разрушительной рефлексии, но получилось наоборот. И Шувалов вспомнил о своем доме, о необходимости устраиваться на работу, о предстоящей долгой, холодной зиме. Мысленно он перебирал все, что могло произойти с ним за эту зиму, и не нашел ничего, что бы его обрадовало. Не веря самому себе, Шувалов принялся лихорадочно придумывать разные события, вспомнил о дне рождения Кретова, но вскоре понял, что это будет обычная пьянка. Он подумал, не махнуть ли ему на родительскую дачу недельки на две, отдохнуть, посидеть у горячей печки с книгой, но вспомнил свою последнюю поездку на дачу, когда гости, среди которых был и Зуев, побили всю посуду и поломали и без того ветхую мебель. Если же уехать тайком, никому ничего не сказав, Шувалов точно знал, что уже через два дня начнет умирать со скуки. И тут он вспомнил о незнакомой девушке в белом платье, которую, наверное, никогда больше не увидит. От этой мысли Шувалову стало так обидно, что он невольно застонал и тем самым отвлек Зуева от подобных же тяжелых размышлений.

– Ты что? – спросил Зуев.

– Ничего, – ответил Шувалов, – зуб разболелся.

Все когда-нибудь кончается. Прошла и эта ночь. Вначале долго, по очереди кричали петухи в разных концах Чаплина. Затем ночной мрак стал обесцвечиваться, как симпатические чернила, и вскоре всю округу заполонило серое холодное ничто. На улице моросил депрессивный дождь. Какие-то люди под зонтами, целлофановыми пакетами, газетами и накидками, спешили на станцию. И вскоре, завывая по-волчьи, оттуда отошел дизельный поезд местного назначения. После этого оба, и Шувалов и Зуев, уснули, как и были, – сидя. А проснулись они около одиннадцати.

Чаплино оказался небольшим поселком, но уж никак не городом. Сотни полторы дворов, две конторы, столовая и два продовольственных магазина. Это то, что было на виду. Может, где-нибудь в дебрях населенного пункта и скрывались исторические достопримечательности с культурными учреждениями, но Зуева и Шувалова они не очень интересовали. Все, что им сейчас было нужно, лежало на прилавках, бродило в дубовых бочках, шипело на противнях и булькало в преогромной столовской кастрюле с корявой надписью «первое».

Они взяли по полному обеду и по две кружки пива. Вид и запахи горячей пищи с пивом развеяли плохое настроение путешественников. Жизнь перестала казаться им такой пустой и никчемной. Ее реальные наполнители дымились на столе, а впереди, сквозь розовую дымку неизвестности, проглядывала симпатичная мордашка завтрашнего дня.

– Как ты думаешь, – запивая котлету пивом, спросил Шувалов, – стоит нам взять еще по паре кружек? Пиво уж очень хорошее.

– Само собой, – ответил Зуев, – только вначале давай купим билеты.

О необходимости взять билеты прямо сейчас Зуев сказал так, не подумав. Для этого нужно было покинуть теплую гостеприимную столовую и идти по дождю не менее трехсот метров до пропахшего беломорными окурками здания вокзала. Совершить такой подвиг после промозглой ночи, на сытый желудок обоим было не под силу.

Взяв еще по две кружки, друзья выпили их и после этого повторили раз пять, пока не нагрузились пивом по самые гланды. А потом уже были и билетные кассы, и магазин, и облетевший осклизлый сквер с мокрыми изломанными скамейками, где Зуев и Шувалов выпили две из шести припасенных бутылок вина. И вскоре меланхолический лик поселка преобразился. Он светлел, менялся на глазах, наливался каким-то высшим непостижимым смыслом бытия. И трехмерное пространство вдруг сделалось четырехмерным, а затем и пятимерным, и шестимерным, и семимерным. Все, что окружало Зуева и Шувалова, и все, что окружало то, что окружало Зуева и Шувалова, завертелось вокруг них, как галактика вокруг воображаемой оси. И теперь уже и тот и другой с уверенностью могли сказать, что вселенная – это они, а они – это вселенная, и весь этот замечательный кавардак обречен существовать до тех пор, пока существуют они, и исчезнет только вместе с ними.