Девушка в белом с огромной собакой - Страница 1

К оглавлению

1

Время Великих потрясений еще не началось. Всего около года прошло с тех пор, как отыграли траурные марши в честь веселого президента, в одночасье ставшего маршалом. Все еще делали вид, что работают, и средства массовой информации всячески поддерживали в людях это заблуждение. ОВИРы были завалены заявлениями о выезде. Те, кому позволял пятый пункт, спешили воспользоваться своим призрачным правом, боясь, что завтра будет еще хуже. Не имеющие такой возможности придумывали новые религии, занимались спиритизмом, йогой, каббалой. Всенародные праздники выливались во всенародные попойки, и вытрезвители работали на пределе.

По Москве начали распространяться слухи один другого удивительнее. Чего только не придумывал напуганный горожанин! Поговаривали, что собираются эксгумировать имя великого кормчего. Предсказывали введение военного положения и, как следствие, комендантского часа. И действительно, в кинотеатрах во время сеанса у зрителей проверяли документы, трясли очереди в магазинах и пивных. И никто ничего не знал. Гайки потихоньку закручивались, а в воздухе повисло ожидание: что там, кто, какая еще участь уготована этому циклопическому государству? Но кто-то ждал, а кто-то продолжал жить своей привычной жизнью.

1

Ах, какой плохой была погода в тот ноябрьский день. Мелкий ледяной дождь, насморочный ветер и небо, от одного вида которого хочется плюнуть и зажмуриться. В такую погоду хорошо только под теплым верблюжьем одеялом, но никак не на мосту. Здесь ветер с изнуряющим постоянством рвал с прохожих пальто и шляпы, и не дай бог в руках у кого-нибудь оказывалась картина или еще какой широкоформатный предмет. Начнет швырять по всему тротуару, только успевай прижимать этот предмет к груди. Именно этим и занимался Зуев на Киевском мосту. Уже пятнадцать минут он ждал здесь Шувалова, совершенно измучился и вымок. В руках у него были два больших холста, натянутых когда-то очень давно на подрамники. Холсты, словно живые, вырывались из рук Зуева, выталкивали его на проезжую часть, в общем, вели себя подло, если не сказать хуже.

Наконец Зуев увидел Шувалова. Тот шел со стороны Киевского вокзала и как-то не очень торопился. Зуев еще издали начал отчитывать своего друга, больше для себя, чем для него, и к тому времени, как Шувалов подошел, он выговорился. Зуев знал, что ругать Шувалова нет никакого смысла. Тот редко опаздывал на полчаса или сорок минут. Час, полтора были для него нормой. Поэтому и Зуев, договорившись встретиться с ним в десять утра, пришел к одиннадцати.

Шувалов выглядел неважно. На черном фоне воротника пальто лицо его было похоже на вареную картофелину. Кожа посерела и сделалась прозрачной, как умирающая жемчужина. Тонкие губы отдавали синевой, а воспаленные глаза смотрели на жизнь совершенно незаинтересованно.

– Ты что это такой серый? – вместо приветствия поинтересовался Зуев.

Шувалов потрогал лицо, будто на ощупь можно было определить цвет, и мрачно ответил:

– Погода дрянь, и башка трещит. Пойдем скорее.

Друзья торопливо спустились с моста на Смоленскую набережную и перешли на другую сторону улицы под защиту голых деревьев. Здесь ветер был потише, и не так хлестало в лицо противным дождем.

В антикварный комиссионный друзья ввалились с громким топотом, отдуваясь и отплевываясь. В магазине было тепло и тихо, как в музее. На вошедших со всех стен писаными глазами укоризненно смотрели зафраченные мужчины, декольтированные красавицы, сытые жизнерадостные дети и герои античных мифов. У самого входа в скупку Зуев встретился глазами с Иисусом Христом и, не выдержав его печального взгляда, отвернулся.

Очередь была маленькой, всего три человека. Двое мужчин сидели рядышком и говорили о деньгах и Рембрандте. Третий посетитель – сухощавая надменная женщина – держала руку на голове бронзового Гоголя. Во взгляде ее читался неуместный в магазине пафос и полное презрение к торгашеской атмосфере комиссионки. Бюст был сильно побит патиной, напоминающей трупную зелень, и хозяйка больше походила на вдову великого писателя.

Зуев и Шувалов молча ожидали своей очереди. Зуев все время протирал влажные холсты несвежим носовым платком, а его друг, положив ногу на ногу, невнимательно рассматривал свой раскисший грязный ботинок. Он, видимо, думал. И думать ему было о чем.

Как и его друг, Шувалов прошел путь от студента МИФИ до грузчика мебельного магазина, побыв при этом и младшим научным сотрудником, и суточным сторожем, и фарцовщиком. Правда, Зуев продолжал трудиться, а Шувалов уже около трех месяцев размышлял, чем бы еще таким заняться. Чтобы было на что существовать, Шувалову пришлось продать из дома кое-какие вещи. Дотошные соседи болтали о нем на кухне всякую ерунду, и с их легкой руки Шуваловым пару раз интересовался участковый. А он все никак не мог изобрести себе подходящее занятие, потому что всякую работу считал либо недостойной, либо слишком обременительной.

Наконец очередь подошла. В тесном кабинете у искусствоведа Зуев резво расставил картины вдоль боковой стены, так, чтобы свет из окна равномерно освещал холсты. Искусствовед покрутился перед картинами, поприседал, выискивая наиболее удобную точку для осмотра, а затем доброжелательно сообщил:

– Немецкий лубок, конец девятнадцатого.

– Ну, само собой, – откликнулся Шувалов.

Искусствовед внимательно посмотрел на него и ответил:

– Да нет, не само собой. В общем, извините, молодые люди, сейчас взять не могу. Приходите через неделю. Будет специалист из Третьяковки, а я, честное слово, не могу.

1